МИНУВШЕЕ
Мне не пришлось быть на войне.
Но Ленинградская блокада
Как день ненастный, как во сне
Кошмаров призрачных громада.
И в памяти глаза в слезах
Над маленькой моей постелью.
Свеча в углу и грусть в углах,
Печаль в натруженных руках,
Беда, стоящая за дверью.
Но что малыш запомнить мог
На сковородке от картошки
Очисток жареных клубок
И крошки хлеба на ладошке.
Да в утро синее — снаряд,
Стена, сорвавшаяся с места,
Огонь, пылающее кресло
И матери кричащий взгляд.
Какой-то женщины тепло,
Ее заботливые руки…
И неподвижных глаз стекло…
И простынь…
И рыданий звуки…
Еще запомнилась шинель —
Почти до пят. А в ней мужчина.
На скулах с проседью щетина
И запах табака на ней.
И руки — сильные, большие
Меня под самый потолок
Подбросили… И слезы были…
И крик отца: — Ты жив, сынок!..
* * *
Улыбнулся малыш лучезарному солнцу
И квадрат начертил на асфальте сухом.
Солнце прыгнуло с неба на квадратную землю,
А малыш взгромоздился на круглое небо.
И им радостно было в этом мире веселом.
И им весело было друг на друга смотреть.
* * *
Есть женщины, которые похожи
На море в день и тихий, и погожий,
Когда лишь волны шепчутся с камнями,
Лаская их прозрачными руками.
И оживает под шершавой кожей
Заблудшая и твердая душа.
И легче ей становится дышать,
Среди камней, с ее судьбою схожих.
Я знал такую женщину. Она
Была как та прозрачная волна.
* * *
Волны гор вдоль дороги. Туч касаются сосны.
Рюкзаки за плечами тяжелы и несносны.
Дней двенадцать в пути — но еще нам идти.
Проводник узкоглазый знает дело толково.
Мы шагаем за ним вдоль пологого склона —
На крутых виражах рюкзаки словно гири.
Наконец — и привал. Здесь — часа на четыре.
И Катунь там — внизу, словно нити ладоней.
И в шагах десяти из алтайских предгорий
Незнакомая Дева у палатки распятой.
Среди нас пропотевших, усталых, помятых
Лишь она пахла небом и сладкою мятой.
Ее пальцы держали картофельный клубень —
Так, наверно, шаман держит звонкий свой бубен.
Мы внимали глазами, мы внимали губами
Как она наливала жаркий чай из бадана.
Это хрупкое чудо на вершинах — Откуда?
* * *
Я люблю тебя жизнь, — выводили аккорды баяна.
И в избе у стола треск лучинушки вторил ему…
Баянист, баянист, поиграй нам немного пиано
Про рябину с Урала, да прошлую нашу войну.
Поиграй, баянист, про тропинку в бору отсырелом,
По которой мы шли в свой последний решительный бой.
Пел баян — и летел каждый палец вдоль клавиш умело,
Словно тройка неслась по военному тракту домой.
И дорожная пыль оседала на наши ресницы.
Эх, баян, веселей свою звонкую песню играй.
Мы на резвых конях далеко унеслись от столицы,
Чтобы сеять хлеба, возрождая разрушенный край.
Где лежала тайга, где не слышалось шума людского,
Мы с тобой, баянист, из бетона пекли города.
Твоя песня была нам поэмой грядущего дома.
Твоя песня жила, как и родина наша жила.
Я люблю тебя жизнь, — выводили аккорды упрямо.
И им вторила песнь, в молодых отзываясь сердцах…
Баянист, баянист, поиграй же немного пиано,
Чтобы им не забыть, что вершилось на наших глазах.
* * *
На подушке лежат неприбранные
И груди касаются ласково
Твои волосы, тайной призрачной
Обволакивают, как сказкою.
Пряди тонкие я в ладонь беру
Упиваясь их мягкой свежестью.
Я губами к ним прикоснусь, прильну,
К этим локонам, с детской нежностью.
В этих локонах — в них вся женщина,
Как в ладонях рук ее линии.
В твоих локонах твоя женственность
И твои очертания милые.
* * *
«И от зари и до зари тоскую, мучусь, сетую.
Допой же мне, договори ту песню недопетую… »
И от костра одна зола. Всё душу растревожило.
Со мной бы милая была — мое бы сердце ожило.
А так — одна тоска и грусть, что колокольни звонница.
Эх, кабы руки протянуть да до волос дотронуться,
Коснуться рдяных губ и плеч, осыпать ее розами,
Да в росную траву увлечь за белыми березами.
Но кони унесли ее за степи и за просеки.
Кабы желание мое, я все на свете бросил бы —
И в степь за нею поскакал, рванув рубаху алую…
Да кто-то крепко привязал мою кобылку бравую.
И плеть забросил за овин, уздечку спрятал в погребе.
И в сумерках брожу один, и сердцем будто обмер я.
И от зари и до зари тоскую, мучусь, сетую.
Допой же мне, договори ту песню недопетую…
* * *
За столом среди бумаг и дыма
Ты о чем-то долго говорила.
Нет — не о любви, не о природе,
И совсем не о плохой погоде.
Просто — говорила о делах.
И твой облик ясен был и светел.
Но печаль какую-то в глазах
Я совсем нечаянно заметил.
И хотелось мне спросить тебя:
Где же ты находишься душою?
Почему с тобою говоря,
Я сижу с тобой и не с тобою?…
За столом среди бумаг и дыма,
Отрешенная, ты медленно курила…
* * *
Я не верю твоим словам.
Твоим хлестким словам не верю…
Я поверил твоим глазам —
Их мерцающим акварелям.
В темноте полуночи они
И доверчивы, и безрассудны.
Обними же меня, обними
И свои позабудь пересуды.
Я не верю пустому их вздору.
Я мертвящим фразам не верю.
Но от пальцев твоих я вздрогну.
От груди твоей захмелею.
Я растаю в твоих объятьях.
В поцелуях твоих замру я.
О, как сладостно было знать их —
Эти возгласы поцелуя.
Я поверил…
А что в словах?
Кроме холода рассуждений —
В них зимы леденящий прах
И потухшие акварели.
* * *
Утра перезвон. Капели чистый почерк,
Неба голубого таинственный разлив,
Птицы в синеве неповторимый росчерк —
То ли быль вокруг, то ли миф.
Антерай.